| Из сборника "ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА - 2024" (Льеж, Бельгия)   
 
 ПАМЯТИ ДАНИ 
 пусть пройду я незамеченным  всё одно уйду не сломан  и живу неонемеченный  не расставшись с русским словом Даниил Чкония 
 
 И вот блеснула детская улыбка и солнышко грузинское в глазах совсем не там, но, уж конечно, тем, стихи укрылись лунной пылью,  и голос грешным ветром растворился в никем  не чаемых краях. Как в германских гравюрных  ландшафтах или в замках змеистой Луары, ты  снова станешь лучшим гидом в тех атласных  сквозящих лугах, светло вещающим на чистом,  на бывшем русском языке. И вот уж с хлюпкого  паромика живых шлю и тебе, мой поздний брат,  поклон разминовенья. И пусть вокруг долдонят  вдруг о смерти, но тебе она нет, не к лицу, хоть место, где ты жил в душе, теперь болит, болит. 
 
 
 ТАК 
 
 Так тают острова воспоминаний, и стылая вода стирает рифы мшистые надежд, так верим куцым снам,  струимым мнимой явью, за диво пречистое мира и  скотство слепое его, творя создавших нас богов и  воплощая то, что нас развоплощает, так молкнет  музыка забвенных ожиданий за стайкой кремоватых  облачков, несомых безоглядно в невозвратность, и пух  каникулярных тополей так стелет ветреные тропы  необратимых берегов, так рассудок заблудший точит  исподволь души по немым закуткам мирозданья, так  вспоминают изредка себя, как съехавших давным-давно  соседей, чьи позабылись напрочь имена и стёрлись  подъездные лица, так убивают беспутное время и  потому, что его не осталось, и оттого, что весь век  впереди, так заплывают в нагие сны рассвета все те,  кто нежно населял отснившиеся жизни и кто за воздухом  свинцовым вздыхает пряно про себя, и то, что складывало  мир по кубикам любовного познанья, его так предаёт  небрежно и отрекается покорно от себя, так разползается  по белым швам и этот стих, который ты примеришь  на себя, гарцуя в сизом зеркале неверья, так тает всё  в незрячем взгляде, творившем рваный свет, и ты, обняв обратные ветра и пригубив вина заоблачного  цвета, сольёшься так оплавленным лучом  с заплаканной апрельскою капелью. 
 
 
 ТРЕТЬЯ ВЕНЕЦИЯ 
 
 Тебя не замарает авангадость и не изранят  праздные шаги – зелёная вода стирает явь  брезгливо и бесстрастно, и мраморные львята  на мраморных балконах незряче пялятся,  как древле, в опалово-подлунную лагуну, где  проплывают мимо снов гравюрные палаццо  в вивальдиевых ларго, недвижимо, где суетно  снуют гробы повапленных гондол, поблёскивая  сумеречным лаком, где на бронзовой шляпе  Гольдони восседает пугливая чайка. Ты  в съеденных веками зеркалах и в колоннах,  одетых в бархат, в драгоценных надгробьях  незнаемых дожей и смарагдовой ртути каналов  ждёшь каждого, как никого, кто пропадает  тут навеки в забитом стрельчатом окне,  ёжась в сотлевшем парчовом халате. 
 
 
 *   *   * 
 
 Нам светят звёзды, которых нет уж  миллионы зим, нам, кого миллионы  не будет. Лишь паладины снов и те,  все те, кому больней, творят себя  самозабвенно для пущей нежности   и зёва чёрных дыр. Всё кончится  в мирах, где не встречали «певца любви,  певца своей печали», где мы проснёмся  мёртвыми сначала на той звезде,  которой больше нет. 
 
 
 
 ИМПЕРАТОРСКИЙ ВАЛЬС 
 
 В синекрылом Кайзер-вальсе, в шабаше жемчужных бликов это были только люди,  просто с небом, нежной далью, лесом, птицами  и болью, с понедельничным галопом и  воскресною тоскою, с повечерними стихами  над мерцающей лагуной, с оплывающей свечою недочитанных романов, только с памятью  в облатке и с лекалом учтивых писем, лишь с эмалевым портретом недопрожитого лета, только с ликом одиноким непрописанных полотен, с недоверенной любовью на пороге крестных судеб; лишь живым они отжили, населяя его несмышлёной душою, и никто  им не застил мельканьем этой призрачно  сверенной яви; в лебедином Кайзер-вальсе  это плыли люди были на лазоревой планете,  что влюблённо кружили забытые боги. 
 
 
 *    *    * 
 Писать стану ясно и просто И ратникам духа внимать, Где белые сливы погоста, Где времени раненый тать, И ряску недвижного Тибра По заводям вязким верлибра Веслом оловянным снимать. 
 Писать буду вкось, понарошку, Как в лунные травы вплывать, Где запах печёной картошки Питает незримую рать, И ветер пустой и последний Поможет мне в праздной передней Не знать, не любить и не врать. 
 Слепые и древние дети, По полю – сердец светлячки, Срываясь в зеркальную бездну, Как чайки на том парапете, Бессмертны, легки, бесполезны, О как мы любили на свете Придумать, поверить, пройти.   
 |