Из сборника "Созвездие Лиры" (2014)
ЭТОТ ДЕНЬ
И этот день быть без тебя,
проволочась в назначенных теснинах,
как червь слепой. И этот день
неспешно пить густую боль,
креплёный мёд разлук. И этот день
хранит тебя, как камень – звук, и дерево –
слезу в незримой глуби. И этот день
острей протекшего, когда стираю пыль
с запомнивших вещей. И этот день
живёт твоё лицо, как пламенная память
о сущих пустяках... И этот день –
о далях взора, павловской тропе,
о хрупкости, виновности, зиме. И этот день
будь проклят! Так тебя люблю, как душу
прошлую и нежный прах земли. И этот день,
сгорев, тебя мне не отдаст, меня –
тебе и бросит в ночь, как в ров.
17.IX.1977. Пб.
CE JOUR ENCORE
Ce jour encore être sans toi,
condamné à me traîner au fond des ravines
comme un vers aveugle. Ce jour encore
boire sans hâte la douleur épaisse,
le miel âcre des séparations. Ce jour encore
te gardera, comme la pierre garde un son, et l'arbre
une larme, dans sa profondeur invisible. Ce jour encore
plus acéré que le jour écoulé, où j'essuie la poussière
des objets qui se souviennent. Ce jour encore
ton visage est vivant, comme le souvenir brûlant
de purs petits riens ... Ce jour encore
de lointains dans le regard, un sentier de Pavlovsk,
la fragilité, la culpabilité, l'hiver. Ce jour encore,
maudit soit-il ! Je t'aime comme notre âme
d'autrefois, et la douce poussière de la terre. Ce jour encore,
en se calcinant, ne te rendra pas à moi, ni moi
à toi, et il me jettera dans la nuit comme dans un fossé.
* * *
Умер мой котик богемский, с лапкою
под головой. Господи
света и сил, сколько на свете прохожих,
сколько снующих машин.
Надо спешить, одеваться, надо чего-то
жевать, и ни одна собака
нам не ответит, зачем. Пусть эта явь
голубая светит теперь
для других. Пожил он долго, тихонько
мир наблюдая в окно.
Если ему мы приснимся в нежном
кошачьем раю, может
быть, он замурлычет, вспомнит тот
замок над кручей, птиц и
застёкальный ветер, те зазеркальные
тучи, жизни немое кино.
Всё это рухнуло в бездну, в мягкий
истерзанный прах, умер
мой котик богемский, с лапкою
под головой.
30.IX.2012
* * *
Il est mort, mon minou de Bohême, le menton
sur la papatte. Seigneur
du monde et des armées du ciel,
combien sur la terre de passants,
combien d'autos grouillantes !
Il faut se dépêcher, s'habiller, il faut
avaler quelque chose, et pas un chat
pour nous dire pourquoi.
A d'autres maintenant de voir briller
l'azur du réel. Il a vécu longtemps, en regardant
doucement le monde par la fenêtre.
S'il nous voit en rêve, dans le tendre
paradis des chats,
peut-être ronronnera-t-il, au souvenir
de ce château, là-haut sur les rochers, des oiseaux et
du vent derrière les vitres, de ces nuages de l'autre côté
du miroir, cinéma muet de la vie.
Tout cela a sombré dans l'abîme, dans la douce
poussière martyrisée, il est mort
mon minou de Bohême, avec le menton
sur la papatte.
НАША ЛЮБОВЬ
Она дрожит на тех вокзалах,
где откатили поезда
за сеть обратных поворотов,
она встречает самолёты
в небесных аэропортах из
городов, прилежно стёртых
на картах позапрошлых стран,
в её глазах струятся годы
за веком, канувшим в века.
Мы различаем в раме окон
её прощальное лицо, в дыму
обугленных бессонниц,
во мгле оледенелых снов,
с той отгоревшей сигаретой
над отыгравшимся вином.
Недораспахнутое небо, недо-
гадавшаяся память, недо-
любившая любовь, в потёртом
прошленьком пальто, со взглядом
дальним и незрячим, она
дрожит на тех вокзалах, на той
заснеженной скамье, в той
неразгаданной аллее, куда
её мы заводили и где
мы предали её.
2012
NOTRE AMOUR
Il frissonne dans les gares,
d'où tous les trains se sont barrés
derrière un réseau de demi-tours ;
il attend les avions
dans les aéroports célestes
de villes soigneusement effacées
de la carte des pays d'avant-hier ;
dans ses yeux coulent les années
englouties siècle par siècle.
Nous entrevoyons derrière les vitres
son visage en partance,
dans la fumée
des insomnies calcinées,
l'opacité
des songes pétrifiés,
avec cette cigarette consumée,
au-dessus d'un vin éventé.
Ciel mi-entrouvert,
souvenirs mi-souvenus,
amour mi-aimant,
dans le pauvre manteau usé
de l'an passé,
avec le regard lointain et vide,
il frissonne dans les gares,
sur le banc enneigé,
dans l'allée insondée,
où nous l'avons emmené et
abandonné.
Alexandre RADACHKEVITCH
Traduit par Edith LOUNES
Перевод на французский Эдит ЛЮНЕС
|
