Литературный альманах "ЛИКБЕЗ" (Уфа)
МЭТРЫ
Александр Радашкевич
* * *
На драгоценном, утлом островке
неверной жизни –
среди разительно возможных
невозможностей,
среди возможностей, желанных
иногда, – забельских
далей – домирных – лиственные
пропасти разглядывали
нехотя, подолгу приблудшего
меня. Уфа – обрыв
глухой и злополучный, откуда
в рваный мир
сорвался всуе я, захлопнув веки
страстно и блаженно,
как вспуганные ангелы, у края
прозревшие заведомую
тьму и шелест тощих крыл, и гадов
тёплых шевеленье
на поднебесном, утлом островке
порожней жизни –
среди желанностей, возможно,
невозможных и
невозможностей, желанных,
как всегда.
* * *
Умер мой котик богемский, с лапкою
под головой. Господи
света и сил, сколько на свете прохожих,
сколько снующих машин.
Надо спешить, одеваться, надо чего-то
жевать, и ни одна собака
нам не ответит, зачем. Пусть эта явь
голубая светит теперь
для других. Пожил он долго, тихонько
мир наблюдая в окно.
Если ему мы приснимся в нежном
кошачьем раю, может
быть, он замурлычет, вспомнит тот
замок над кручей, птиц и
застёкальный ветер, те зазеркальные
тучи, жизни немое кино.
Всё это рухнуло в бездну, в мягкий
истерзанный прах, умер
мой котик богемский, с лапкою
под головой.
ЖИТЕЙСКОЕ МОРЕ
Галине Погожевой
Немного юности и –
жизнь. И это всё.
Какие счёты между
нами? Она не стоила
того, что нам о ней
всегда твердили, ни
тех полуночных
тревог, ни всех
полуденных усилий.
«Но я предупреждаю
вас, что я живу
в последний раз», –
твоя Ахматова
роняла.
Стоит осенняя весна,
мы остаёмся, уезжая.
Жизнь – это сразу и
сейчас, пока не
выпила пустыня.
Немного юности и –
то, что нехотя нас
за нос и водило по
ветрено очерченному
морю, из ниоткуда –
мимо – в никуда,
где мы живём
в который раз и
в раз который
умираем.
Я ХОТЕЛ БЫ
Я хотел бы быть тем, кого нет. Мёртвый
ветер гуляет по миру. Так хотел бы
не знать, что не вижу, и не видеть, что
так и не знал, и зайти за высокий экран
в чёрно-белом кино одиночеств, где опять
прошлогодний аншлаг, и розовым шампанским
скоротать антракт необратимой «Травиаты»,
этой осени рыжие сны, этих дней
небывалые были.
Горит последнее окно за тем
обветренным углом, за веткой той,
непоправимой. Театр времени на улице
судьбы, где голуби клюют вчерашнюю
блевотину у входа. Я хотел бы быть тем,
кого нет, кто не явится и не отбудет, и не
видеть уже, и не знать, всё, что знать не
хотел и провидел, как все те, кого
носит по миру мёртвый ветер
пустых перемен.
Горит последнее окно, и небеса
непоправимы. Под утро снова снится
брат, под вечер – нет ни досад, ни боли
бережной, ни ветреной тревоги. Я хотел
бы уже не хотеть и не знать всё, что так и
не видел. А долы те, преголубые, пускай
лоснятся для других, и ласточки ныряют
за окном в подводном мире яви, и счастье
улыбается с подушки и думает
о ком-то о другом.
Литературный альманах «Ликбез» (Уфа),
№23, ноябрь 2013 г.
|
