ПОСЛЕДНИЙ СНЕГ
ПРЕЛЮДИЯ
И заехал в последние дали той страны,
где бушующий май,
где признали меня только птицы, только
лица, которые звал,
и сошёл на пустом полустанке, где луга
лобызают плюсну,
где заклеен конверт злой печали, что
ночами писала из зим.
Без буфета, названья, без карты – там, где
выйти вовек не посмел,
где за музыкой дышит молчанье и за небом
не видно земли,
где и в далях заветные дали, где сливаются
долгие взгляды – там, где
жизнью кончается
жизнь.
2002, Богемия
Париж: «Мою мансарду ранил ураган...»
УРОК
На тройку вымучишь заданье.
Уйдёт причал, исполнится завет,
коль покидал обитель ветра
всего на искупительную быль
и ризу, обожжённую виденьем, за
ризой распластал
у стоп нагих.
Когда тебя в тебе не станет,
когда луна и след оплавит,
то будешь, то пребудешь наконец.
И выбелят твою главу
из рыхлых сонников прилежно,
и в прах
эфир перстом иль вздохом
замесят снова
в долине слёз.
27.III.1997. Поезд Лондон-Париж
СЕНТЯБРЬ
I.
Уж не на кого злиться и некому
пенять; ни ревновать, ни тяготиться
уж некем, и случись
сюда мне запоздно вернуться –
черно окно моей мансарды, и
лишь на ящике почтовом
упрёком имя робкое твоё.
II.
Как долго-долго ни идти, я всё равно
приближусь к дому,
пустому в этот час судьбы,
и с этого – почти непоправимо.
Раскрою дверь, раздену тень
недогадавшегося тела и, загребая
в выцветшую ночь, не променяю тишь
и жуть на звёзды вашего удела.
IX.1991. Париж
* * *
Как к тебе, в мою ночную скуку
Не придут под вечер в октябре,
На глаза медлительную руку
Не возложат, как в медвяном сне.
Не внесут – от немощи ль, от силы –
На ладонях скользкие сердца:
Дверь не заперта к ночи постылой,
Но помечена знаком креста.
Тянет шлях до тупого рассвета,
Зачернела душа на свече.
Не молиться мне памятью лета:
Лето молится только весне.
16.Х.1993. Париж
* * *
И качает.
Просто так. Златоструйная глубь
распирает виски, и благой
ветерок занывает. Только мы
ни при чём. До сих пор. И
с тех пор, как обол чужаку
променяли.
Кто в бессониях
ртуть раскатил, тому пухом
и прахом рачительный клир
днём опять облака
зачехляет. Посреди
ничего запевает кромешностей
взвесь. И –
качает.
14.VIII.1994. Париж
ГОД ЛЮБВИ
Твой год полуденной любви (а мой –
полночной): стекает
с пальцев мёд свечи, и губы –
почкой недомилованной весны, и ...
(многоточье).
Зевает
зритель в пыльной тьме – мы
непорочны, как на
качелях Фрагонара – отмах барочный,
и ангел-друг назначит нам
пустую кару:
любовь расскажет о
любви вновь на атласных простынях
или на нарах под гул
необратимых снов (а с явью туго),
чтоб мы душа
к душе
легли
на штабелях
шестого круга.
2.III.1996. Париж
ПЛАТЬЕ SISSI
Когда я обживусь
в вивальдиевых ларго,
когда перелицуюсь
всей облачной изнанкой,
мой брат, апрельский
ветер, откроет мне
фигуры кармического танго
и вальса преисподней.
Свод мается
воскресный, как блик
на блёстке платья,
распятого музейщиком
в витрине образцово:
императрица Австрии и
королева Венгрии
в нём неким венгром или
мною старательно
заколота.
3.III.1996. Париж
* * *
А в этой жизни вякают часы:
она проходит, и нам её
с тобой не промахнуть на вездеходе.
Как тошно утром, как светло
ночами. Какая сволочь от души
нам подливает то винца,
а то – спитого чаю. Всё
в доле лютой немота, но всё –
дорога, и каждый небу задолжал
по сну невинному с прологом –
пусть даже те, чьё так давно-давно-
давно забито горло дёрном. А
в этой жизни тявкают часы:
со вздохом тёмным мы их заводим
и вспоминаем умиленно, что так
несчастны, так одиноки.
7.III.1996. Париж
НА АРЕСТ ДРУГА
Бывают дни великой
ночи и ночь – непрожитого
дня. Последний виски
нам вечность прочил, но ты –
в остроге, моя невинность, а
я на айсберге диванном
вплываю в ледовитые
поля.
Бессонье? сны? витийной
строчки и зень, и скань, а
в горнем тремоло «прощай»?
Префекту вшивого Парижа:
– Вас, вашу мать и иже с ними ...
вам отпускаю, земная
шваль.
16.IV.1996. Париж
ПАМЯТИ ПАПЫ
Сей срок разительных ненастий, и
пеней полон сжатый рот,
а полдень утверждает в том, что чем
черней в пироге этой, тем радужней
в гондоле той,
тем мельче след и
сон летучей, а в зеркала –
просторней лаз,
что детство
корчится в падучей, когда
померкнет отчий глаз.
21.IV.1996. Париж
* * *
Только пьянки и похмелья,
Только лет падучий лёт.
Где там вздохи? Что там пени?
Губы стянет тонкий лёд.
В грязной мгле не доползти
До весны обетованной.
Видно, стали кашей манной
Али клёцками мозги.
Из ресниц вязать не станем
Впрок морского узелка.
Лучше сходим к сизым дядям
Пену слизывать с пивка.
Лучше снова по Парижу
За слюнявою тоской
Три пуда душевной грыжи
Потаскаем за собой.
И на нас, нежнее неги,
Льдинкой ляжет поцелуй,
Нечто к нам из пенных струй
Пустит лунные побеги.
Губы стянет тонкий лёд.
Что там вздохи? Где там пени?
Только лет падучий лёт,
Только пьянки и похмелья.
23.V.1996. Париж
* * *
Прощай, диван! Свидетель
ратный метаний зряшных,
сущих бед семи отчаливших
в обратно неадекватно
зрелых лет.
Прощай, ухабный
остров ватный, поспешник
сумеречных клятв и незадачливой
измены, что под иконами
моими тебя измяла
в оный час. Прости,
чернец,
прощай, похабник. Скрипучий
плот во хлябях нежащих
ристалищ и ялик сплюнутой
тоски. Как остов бешеной
бурёнки, привален ты
к сырой стене.
В чистилище моей мансарды
зелёный монстр бархатистый
теперь круглит нетёртые бока, и на
серебряном асфальте след твой
простыл. Прости.
12.IX.1996. Париж
КУПЛЕТ
Рыщет ветер – мохнатый зверь.
Делать что мне с собой теперь?
Может, робко пойти в кино?
Может, сходу порхнуть в окно,
Чтоб шампанским взошла душа,
Что так любит, любовь, тебя?
Ветер видел подлёдный свет,
Ветер вспомнит, что смерти нет.
...Вот и я позаплёл стишки,
На которых висят кишки,
И по трём рубежам изголовья
Запевает мне голос безмолвья.
3.XII.1996. Париж
ШКОЛА
Мне оный день даёт урок
и снова ставит носом в угол
(я троечник: легко и любо),
мне стадо оборотней-пугал
ревниво кажет на порог.
Твердит чернец, пыхтит угодник
над камнем в Божий огород:
плохиш терзает треугольник
(давно попахивает полдник),
отличник пёрышко сосёт.
А взгляд не вырвать из окна,
где та ладья над вешней тучей
и тот удел, где ветры круче,
где жук завис над дымной кучей,
полакомей отведать норовя.
14.III.1997. Париж
* * *
Вам всем, с кем ветру по пути,
за вальс сердец внемлю:
кто населяет грудь, кто тьму,
кто сгинул днесь в пыли.
Всем вам, с кем пел и плыл
морями грёз и зыбких бдений,
меня из мира молча отпустить
в мир, что тогда из снов приветил,
когда по свету всуе куролесил,
чтоб мир мирами населить.
4.IV.1997. Самолёт Москва-Париж
ОДА ОДИОЗНАЯ
В «Русской мысли», ах, в «Русской мысли»
Очень русская зреет мысль,
Вести с родины были да скисли,
Ватиканских вестей – завались.
Тут анализы, там некрологи,
Здесь оракулы и истецы,
Кажут гении-недотроги
Про свои неподкупные сны.
А поэзия – поэтична.
Это просто метро на Парнас.
Проза жёстка и прозаична.
Спи спокойно, товарищ Пегас.
О, твердыня любви униатской,
Приложеньем своим поделись.
ЦРУ с КГБ в спазме братства.
«Солидарнощщщь», за нас помолись.
Пагубь слева! Опасность справа!
Посреди Интернет!.. Берегись!..
Я люблю тебя, мы-ы-ы-ысль,
И надеюсь, ты тоньше не стала.
31.V.1997. Париж
VOYAGE IMMOBILE*
Птицы счастья во сне деревянном
Убывают в безмолвный край,
Где он кружит, мой ангел медвяный,
Над страною по имени май.
Катит ветер дозвёздные волны,
И душа распласталась в полёт.
Глянет полдень в окно, и невольно
Возмурлычит почиющий кот.
Всех пожитков – твой вздох на дорогу.
Всех заливов подлунных стекло.
Отрывай же крылатую ногу
От порога и – грудь на весло.
Как мосты, опрокинут в покое.
Утлый ялик в ресницы отплыл.
Вот и ты не перечишь: такое
Всякий ветер со всяким творил.
31.V.1997. Париж
______________________________
* Неподвижное путешествие (фр.).
СТАМБУЛ
В бирюзовом султанате
Сулейман Великолепный
вечно булькает кальяном,
так же голодны собаки,
так же ракия мутна,
и громадны тараканы
под луною непомерной
на дооблачных тюках,
так же целится Айя-София
в изумруднейший парадиз.
Промтоварно-ширпотребный,
хамовато-зубоскальный,
вороватый Чуркестан
вам по-русски предлагает
за пожёванные лиры
не гашиш, так анашу,
не по-киевски котлету,
так «путёвую» Наташу –
нашу плоть на распродаже, –
но, конечно, от души.
VII.1997
ТУРЕЦКИЙ АВГУСТ
Над соляной пустыней озера зависнет снежным
островом мираж.
С роднёй прокатят
в « кадиллаках » напрокат свежеобрезанные
отроки, подобные лакомым сдобам с глазурью и
изюмом, и чарку ракии в раю своём
сапфирно-изумрудном любовно опрокинет
Ататюрк: буль-буль, и гюле-гюле*.
Набухнет под
серебряным ковром гробница дервиша с чалмою, и
чаем яблочным – сквозь адский смрад носков
пейзанских, – свернувшись в перламутровом
ларце, повеет борода святая.
И будет
ластиться эгейская лазурь и бирюза – сквозь
бархатные хляби, и станут русофилы-журавли –
в стерне седой раздумчиво шагать, пока предвечный
хор цикад звенит в серебряных оливах: «велик
Аллах, велииик...» – до первой крови смертного заката
на Мармаре, где, мраморны, где, мармеладны,
струятся Принцевы в томленьях острова.
1.VIII.1997. Бодрум
______________________
* До свиданья (тур.).
К. Д. ПОМЕРАНЦЕВУ
Редеет явь, сникает ветер,
Давно октябрь жуёт листву,
И я тащусь в угодья смерти
Послушать вашу тишину,
За что-то впрок благодарить,
Искать прощенья, не лукавя,
И за забором валким рая
Учуять детства дух: карбид.
Читали мы от Иоанна
Той печи, что вас сожрала.
Слюнявый дым стал полупьяным :
Юдоль до краешку лила.
А те, а там сосут «Дюшес»,
Где нас коты мурлыча встретят.
Я к вам забрёл на Пер-Лашез
Послушать ваш янтарный ветер.
26.Х.1997. Париж
ВИВАЛЬДИ, или УДОВОЛЬСТВИЕ
Утро. В парижской мансарде, грешный,
я брился, слушая бодрый концерт «Il piacere».
За тонкой стенкой пружины заскрипели почти
что в такт, и к финалу второго аллегро
соседка взвыла звероподобно и
возмычал сосед.
И вспомнила душа, как в опере
отшедшей задёргивались занавески лож, как
сыпались потом из них в партер
плебейский куплеты и весомые плевки, как из
каналов шёлковых, зловонных вылавливали
по утрам младенцев вздутые тельца
крюками.
Теперь он спит, тщедушнейший
астматик, в промозгло чуждой Вене
на нищем кладбище больничном. Так
вой, сосед, вопи, соседка, на карнавале
Рыжего Аббата: под клавесин
тоски, под флейту ласки
мы выплываем
в зимнюю лагуну
послушать посторгазменное
ларго.
Кому-то скверно, кому-то славно, но
всё как должно, да, всё как надо у водопада
блаженств барочных – во всех отыгранных,
отлюбленных, во всех
нанизанных мирах.
9.II.1998. Париж
ПРИЗЕМЛЕНИЕ
Этот вечер – пустой и прозрачный,
как протянутая рука,
эти ангелы в кукольной Праге,
эти кролики в Руасси, этот
я в филигранной печали –
эмигрант незабудкой души и
натёртою вздохами кожей – на
закатной июльской земле.
30.VII.1998. Париж
В МЕТРО
Не правда ли, скорее
сад, который равнодушно
пересекает белый кот?
Не правда ли, скорей
река, влекущая чешуйки
обугленной закатами листвы?
Вороний грай и сети снов,
а далей близь и близи зыбкой даль,
не правда ли? Скорее.
Х.1999. Париж
* * *
...И рухнет вся моя мансарда
С её мансардным барахлом.
К.Д.Померанцев
Мою мансарду ранил ураган
конца двадцатого
столетья. Расплылись письма
и слиплись взгляды фотографий
любимых, посторонних и врагов,
великих городов набухли виды
и насмерть захлебнулся телефон
далёкими родными голосами.
И лишь на блоковском челе
шершавом означилось прозрачное
лобзанье тысячелетия иного
от Твоего, о Боже, Рождества.
I.2000. Париж
* * *
Автобус в Прагу по кольцевой
минует мягко под Парижем три
дортуара, безлюдный стадион
и кладбище. На кладбище
хоронят. Он, может быть,
студент или спортсмен. Он,
может быть, она. Над Сеной
торчит китайский павильон. А
на дворе год номер ноль и
энный век, когда, как в прошлый,
мне верит из садов святого лета
любовь, что верю. Верю,
что люблю, – в автобусе, что мягко
катит в Прагу по кольцевой.
4.II.2000. Париж
* * *
В толпе – чей
ищет взгляд, тому темно
и лихо в долине
гулкой слёз в сей миг
необратимый.
Чей лёгок
шаг земной, в себя
лишь смотрит тот,
как в воду,
и слепо ищут взор
мерцающий
его.
4.II.2000. Страсбург
* * *
Среди ристалища астрального ветров
и скользких бездн немого океана,
за далью, поглощённой зёвом далей
и умощённой медовой кантиленою
сирен, плывёт в луче безвестный
островок, где на песке размыто «мой
родной», а после точки стёртой – «Мама».
4.II.2000. Где-то
|
