ВЕТЕР СОЗЕРЦАНИЙ. Тот свет
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦИКЛА
РАССКАЗЫ БАБУШКИ
Спасибо, спасибо тешившим нас в нашей молодости,
вспомним их в их старости и, часто бывав у них во
дни веселий, теперь хотя изредка посетим их во время
престарения, одиночества и прискорбий сердечных.
Внук (Д.Благово)
I. О-ДЕ-КОЛОН
О-де-колон, о-де-лаванд, о-де-ла-рен-д’Онгри (то бишь
«венгерской водкой») душилась я, а цвет любила
«горлышко пижона», но более ещё – grenouille évanouie
(«лягушка в обмороке» значит). Ты бабушку сбиваешь!..
То, может, притчилось иль возводили несодеянность
такую: Герардова племянника постами заморила, и он
зачах. А на балах являлась очень даже авантажной. Князь
Сергей, внучатый брат по бабушке Евпраксии, был не
последней руки любезник и шаркун, хоть мотишка
изрядный, но не бывал в чинах, ни в случае особом.
Он нашивал рисованные всё жилеты с сюжетами
по белому атласу и пуговицы сплошь с изображеньем
на кости, эмали и по перламутру, предорогие, величиной
с пятак; а как пошло сукно, теперь ни пудры, ни белья,
ни кружев не ищи! Тогда в большом употреблении
по бархату бывало рисованье: экраны для каминов,
ридикюли, ширмы, мебель – всё размалёвано, мон шер,
и в лучшем виде. Теперь всё это в кладных, в рухлядных
палатах. Все пудрились, румянились, и не видали ни
жёлтых, ни зелёных лиц, как ныне. В мои года младыя
прелестниц писаных не счесть бывало, но Настя, Настя
Каковинская! Мала, худа, но ни вокруг кого на всех
балах не вилось столько мотыльков, как возле этого
розанчика, поверь. В больших весёлостях живали!
Для барышень своих держала я по два белых платья,
мелкой мушкой да горошком, серебряною, значит, битью
по шёлковому тюлю, и дымковые два – уж ежли вдруг
и царская фамилия который осчастливит бал... Вот
вспомнился Барыков, наш сосед по Веневу, жена его,
покойница Телегина Настасья. Когда женился, ей
не было одиннадцати лет... В приданое, подумай-ка,
ей отпустили кукол! Три сына, девять дочерей из
осемнадцати детей-то их достигли совершенных
лет. Да, внучек, жили-жили – не тужили, что имели –
берегли. И жизнью во всю жизнь не смели тяготиться.
Гнушались лицедейств, позорищ театральных. Никто б
не смел внушать понятий скотских о Боге, о Царе!
И кушали во славу Божью всё, что ни подадут, и этим
очень сами утешались и тешили весь век других...
Теперь и яблок этих нет, поди: ни длинной «мордочки»
моей любимой, ни круглого и плоского «звонка»...
Мельчает скоро век, и знаю: благое время моего исхода
уж теплит светоч на излёте былых ореховых аллей.
II. ТАТИЩЕВ
Как дедушка Василий Никитич учуял, верно,
свой час, велел позвать невестку, сына, внука,
домашних и дворовых всех людей. Спросив
прощения у всех и отпустив, велел соборовать
начать, и отошёл – с Евангельем последним.
За столяром послали мерку снять. А гроб-то уж
готов по воле деда! И ножки сам точить изволил.
За день он повару-французу сказал: «Я гость
теперь. Обедать более не буду». А государыне
вернул из Болдина звезду с курьером, что её
привёз, хоть оправдали уж и сняли караул с него.
Так дед и дописал историю российскую свою.
III. МАТРЁШКА
Покойный ангел наш государь Александр Павлович,
когда его женили, шестнадцати был лет, а молодая –
на полтора моложе года. Амур и Псиша прозвали их.
А на балах был краше всех мужчин, и бабушка
налюбоваться, бывало, им не могла. Но как-то голову
тянул вперёд престранно и туг был на которое-то ухо.
Был суеверен и приметы чтил. Так, утром вперёд он
левую обует ногу и на неё всегда встаёт. А после
у окна, хотя бы и мороз, брал ванну он воздушную
так с четверть часа... Однажды ехал по Пречистенке
верхом на Воробьёвы горы. Из-за забора, у Орловой
дома, голос: «Bonjour, mon cher!» Глядит. А там
сидит разряженное чудо в цветах и перьях, румянах
и белилах, вихляется и шлёт ему воздушный поцелуй!
Шлёт адъютанта: что, мол, за фигура? «Орловская я
дура Матрёшка», – фигура важно отвечает. Преумная,
претонкая была то штучка! Смеётся государь и шлёт
ей сто рублёв на ленты и румяна. А так, уж коли кто
ей приглянётся, тянула за рукав иль платье: изволь с ней
чрез решётку целоваться, не то ударит аль щипнёт.
IV. ЭКИПАЖИ
От времени, когда могли, умели и любили
жить весело и широко, в Москве лишь два
вельможных оставалось дома – Апраксина и
Долгорукова. Теперь и тени нет того.
Поднять бы наших стариков, они бы ахнули:
и обмелела, и измельчала москвичами, хоть
много их теперь... Есть имена, но токмо нет
людей. Красна Москва домами, а жизнию
скудна. Что срам и стыд по-нашему – теперь
и нипочём. А экипажи? Тьфу! У князя ли,
купца – ни герба, ни коронки. Что ж прятать?
Ведь не краденый: от дедушек достался! И у
меня их два: и свой, и мужнин. Статочное ль
дело – тащиться в колымаге одноцветной, как
Простопятова какая! Не говорю, что четвернёй
по всей Москве не боле двух десятков сыщешь.
А то и просто катят на ямских! Средь бела дня!
То был великий стыд, опричь когда своих
жалеешь иль по торговым по рядам. А ныне –
хуже и того: уж на извозчиках все рыскают
по матушке Москве. И год от года пуще: глаза
бы не глядели и слушать то не приведи Господь.
Мы письма, помни, гербовой печатали печатью,
а не облаткою какой, не незабудкою паршивой.
V. БАЛ
В собрание пускали по билетам да
самых лучших, но было что-то много.
Девицы, дамы – все в платьях золотых,
серебряных, с каменьями, а кавалеры –
в кафтанах шитых, с кружевами, при
звёздах и в перстнях. И государыня сама
в серебряном наряде, невелика и ростом,
но величава и вместе ласкова, проста.
Играли: Гром победы раздавайся,
веселися, храбрый Росс. И всякий раз
куплет кончался: Славься сим, Екатерина,
славься, нежная к нам Мать! И кланяясь
во время менуэта, все разом обращались
к ней... Мне было девятнадцать зим, и
близко от императрицы тогда случилось
танцовать, и вдоволь на неё я нагляделась;
не видела ни штучные полы, ни штофные
шпалеры. Опомнилась уже спустя гораздо.
Таких балов уж вам и не приснится, а мне
его не застят беды, ни долгоденствия лета.
VI. САША
Москва узнала в феврале печальную ту весть.
А Саша их премилый был, престранный,
не так пригляден, может статься, но искры
снопами сыпались из глаз. Дикарь и увалень
чумазый, лет десяти невступно. Неловко
в плясы пустится с другими, потом ещё
обидится на смех: губу надует, весь инда
покраснеет и сядет одинёшенек в углу, и даже
бабка Марья Алексевна, бывало, и та не
вытащит любимца своего. Говаривала, что умён,
до книжек-то большой охотник, да порядком
урока не сдаёт. То не прогонишь играть
с детьми, то разойдётся так, что не унять
ничем. Из крайности в другую бросается. Нет
середины. «Бог знает, как случится, но не
сносить (ты слово, Саша, помяни моё!) тебе
своей курчавой головы». А рохля был какой и
замарашка! Не то что мальчик Грибоедов –
тот чистенький ходил, опрятный... Мамзелей
брали к ним, мусьё, а жили весело, открыто
они за Разгуляем где-то. Там, у Елохова моста.
Весь дом вела безбедно сама старуха Ганнибал.
Как перебрались в Петербург, так года до
француза за полтора, я Марью Алексеевну и
Пушкиных из виду уж потеряла навсегда.
26.VII.2004. Богемия
ОБМАННЫЙ РОМАН, или
НОВЕЙШИЙ ПИСЬМОВНИК С ПРИСОВОКУПЛЕНИЕМ
ПРИМЕРНЫХ ПИСЕМ О СМУЩЕНИИ СЕРДЦА
Не пускай мыслей своих, куда им хочется.
Из письма «О романтических чувствованиях»
I. ОТ КАВАЛЕРА N. К НЕДОСТАТОЧНОЙ ДЕВИЦЕ,
ЛИШИВШЕЙСЯ ОТЦА
Хотя не мнил я раздражать чувствительности вашей,
сердце моё стесняется от сокрушенья толь, что воды
мне минеральныя уж ничего не помогают. Тут дело
не в учтивстве и тонком обращении, но ах! – я удаляюсь
от сих любезных мест, где обитали с праведником вы.
Потщусь ли доказать вотще достоинства все внутренния
ваши, не приходя в волнение от прелестей небесных
и в зиму дней моих, снедаемых томленьем неугасным!
От искренняго сердца с горячностью нелицемерной
изобразить я не могу, коль радуюсь чувствительно всему,
что здесь до вас касательно. И ежели благое Существо
предвосхитило нам сердце светлое в земных пределах,
то, свободясь оков, молиться стану у престола во свете
немерцающем за вас, пречистый ангел. Слова мои
омочены слезами, и уповаю я, и полагаюсь лишь на
Сердцевидца во всём. О, если б мог хоть несколько я
доказать то чувствование, с которым вечно остаюсь
и проч.
II. ОТВЕТ ДЕВИЦЫ КАВАЛЕРУ N.
Чувствительнейше вас благодарю за чувства:
оне подмогут мне слабость подкрепить, какою
уж повержена я с месяц. Родитель нежный мой
оставил мне в наследство одне долги и вас –
рачительным мне покровителем. Ему и сетовала
я: для денег, батюшка, играть не гоже, а разве
для забавы. Но ведомо и вам, что неумеренность
в напитках в рассеянье приводит мысли наши,
и все утехи, бренно ощущаемые в них, удачно
и нечувствительно прокладывают путь порочным
навыкам. Все вежливости, ласки, употреблённые
от вас ко мне, толь утешительны в тенётах траты.
С излишком вы обладаете способностями всеми,
толь нужными для тонкости приятной обращенья.
И ежели б умела изъясниться столь удобно, как
вы, то, верно, уверовали бы, как непременна моя
чувствительная дружба, с какой и пребываю
и проч.
III. ОТ КАВАЛЕРА N. К НЕЙ ЖЕ
Сударыня, уже три месяца я мучаюсь припадками
несносными любови. Мне трудно удовольствовать
себя, живя безнужно, но в особливости печальной,
лугами злачными и велелепием потока, что тихо катит
через прелестную долину, как бы желая ею, ах! –
лишь ею вдоволь, всласть налюбоваться. И резвость
селянина вотще я возмогу учёностью одной умерить.
Коль чувствую я цену приязни вашей! И отношения
по делу вашему мне оное представят вожделенным.
Благоприятели мои, имеющие обо мне толь выгодные
мысли, меня наставят в нём. Чтоб толков праздных
сим не побудить, сдержусь я возносить всех ваших
прелестей невинных. Но ежли это вам, увы, противно, я
принуждён уж буду в отчаяние впасть вполне. Исполню
препорученье я всенепременно, и вящего вниманья
Государя не исступленьем пыла заслужу, но доказать
потщусь одним раденьем. И да споспешествует вам
дражайшая десница! С сим остаюся навеки ваш
и проч.
IV. К НЕЙ ЖЕ, НЕ ДОЖИДАЯСЬ ДОСТОДОЛЖНОГО ОТВЕТА
Любезный друг, я тщетно старался скрыть снедающее сердце
пламя: всё попечение моё о том лишь оное расшевеляет.
Я ваших милостей участник: в мои вы пользы входите. И паче
смертных всех усердну страсть питаю. Но скоро ль – ах! –
судьба моя слепая воззрит, коль сетованья эти неутешны.
Вам поверяю пени, чувствия свои. О, берегите их от человеков
худого вкуса и состоянья низкого. Ведь где парят орлы, изрек
певец, там жуки не летают. Отрадой горькою обязан
я вам единственно! Во тьмах вас беспрестанно зрю и вижу
в приятном самом виде. И льзя ли привержену вам быть в сей
лютой страсти и с толикой горячностью?! Повсюду свирепая
краса гоняется за мной, и побудительного складу выражений
не ищет тут желанье безоглядное моё. Но ежли неотменно
в том угожденье ваше состоит, меня приводите в прямую
вы невозможность, желая равных мук, поелику чрез вас,
однеми вами жив. Вас не стараясь боле убегать, тоскую
завсегда, вздыхая всеминутно. Не двигается зрак, и вверглась
в плач приязнь. Куда, куда вздыхания со стоном возлетают?
Всечасно мучуся, везде стеню, с желанной жить желая век и
купно. Почто, почто и с именем твоим лучистым дух томный
испущу? Как в перспективное стекло гляжу на вас, дитя,
в лазури отдаленья, зениц моих предмет любезный! И верь,
о, верь – не токмо во кратки дни цветущих прелестей твоих.
Когда погибло всё, надежды больше нет.
Поносна жизнь тогда, – и должно умереть.
Увы же мне! А впрочем, остаюсь – с несытым сердцем ваш
и проч.
V. ОТВЕТ ДЕВИЦЫ КАВАЛЕРУ N.
Приводят в восхищенье, признаюсь, меня потоки
излияний толь выгодных и льстящих чувствований
ваших. Жар, которым разом опаляет посланье ваше,
нимало не уменьшаясь, чувствителен мне до конца.
Я впала в ров великого злосчастья. Вы поспешили
вспомоществовать. Найдёте отныне, друг, вы в сироте
и новое расположенье вам делать удовольствие
во всякий раз и время всяко. Благодаря и чтя святое
небо, молю лишь, милостивец мой, чтоб мера счастья
вашего исполнилась вполне, но с тем не перестану
я отнюдь желать вам более и остаюсь отселе и навек
и проч.
VI. ОТ КАВАЛЕРА N. К НЕЙ ЖЕ
Избегая тут скучных приступов и обветшалых заключений,
хочу вам сделать угожденье и излагаю прямо я дело
предлежащее. Сударыня, везде быть Грация должна
приметна, заманивая к чтению, везде и ясность нужно
нам соображать с умом и правом тех, к кому мы пишем.
Так пробегает ключ, производя в безмолвье шум приятный.
Наш почерк есть телодвиженье и мины в разговорах, и людям
со вкусом очищенным уж не пристало выходить за грани
состоянья своего. Невольныя напечатленья чувствований
ваших рдяных мне толь отрадны. Но знайте, что молодые
к приятному стремятся, тогда как старые, сударыня моя,
к полезному. И место всех причин здесь занимает важность
к нам пишущей персоны. Не дерзок был, не мнил вас обнести.
Поверите ль, коль знамениты достоинства нам ваши. Не мне
в лета мои спевать, как внука малая в соседней зале: Любовь,
любовь, спрягай ты нас! Уж опытность мне сушит сердце.
Друзья мои по сельской неге, приятели всех Муз, любители
и нравственности, между прочим, хотели знать, порядочно
пишу ли письма. Но ах! Надеясь, что не станете вы толь
крушиться, хотел хоть несколько вам доказать я деликатность
чувствий, с какими между тем и обретаюсь навеки ваш
и проч.
1820-е. СПб./ 2004. Париж
ПРАВИЛА ЖИЗНИ В СВЕТЕ И ДОМА
Напомним, что девицам ни в коем разе не подобает тесниться
близ военных оркестров. В вагонах неприлично есть публично,
особливо пахучия кушанья.
Особой осторожности требуют знакомства, заведённые в ваннах.
Ежели же вы допустили себя покраснеть, умейте стушеваться
вовремя. Никогда кавалер не даёт своей карточки даме в неглиже
или позе небрежной.
Не следует говорить: «у вас фальшивые волосы» или «этот волан
у вас крив», но, напротив, находить всех приятными
и цветущими. Следует помнить, что крупная брань не оберегает от рокового
восклицания неловкия личности.
Берегитесь делать себе врагов между прислугой и собаками, и
коли вы сообщительного характера, то стакан парного молока,
поданный коровницей под тенистым древом будет вам много вкуснее
гастрономических субтильностей.
Жалуйте друзей счастливо поставленных в обществе, помня однако,
что уместная месть повредить не может.
Развращённое сердце и нравы подстрекают лорнировать зал в театрах.
Помните, аплодируют всегда одне мужчины, и то
совершенно бесшумно.
Дамы берут по праву себе лучшия места и самые лакомыя куски
за столом, и их спрашивают о здоровье только вскользь, когда оне
уже осведомились о том же.
Молодыя же люди избегают вести беседы о чувствах,
не касаясь вовсе известных медицинских вопросов.
Умение лавировать между тренами изобличает принадлежность юноши
к изящному обществу, как и его услужливость дамам
красивым и безобразным.
Неприличным личностям, не навязываясь на оскорбленье,
не следует подавать конфекты, мороженое и мятныя лепёшки. Это
парижский обычай.
Никакое очарование не спасёт вас от незнания,
какой уголок визитной карточки загибают в знак любезной признательности,
а какой – в знак траура.
Избегайте осмеивать чужие уродства и помните всегда, что кавалеры
грубы уже, коль скоро перестают быть предупредительно-
обходительными равно со всеми и с каждым.
Перед бестактными бессильны мы, но рассудительность часто
заменяет в обществе образование и даже сердце.
Экзальтированные головки слишком эгоистичны и для утончённых
манер, но и им следует отвечать, избегая глядеть в глаза:
«я, право, в отчаянии, что не могу воспользоваться ныне же
вашей премилой любезностью, но у меня
уже наняты люди!»
Дом, где не умеют принимать, известен под именем скучнаго дома.
Итак, принятие к сведению этих и иных правил и их не-
укоснительное применение в свете, дома и при дворе оградит нас
от насмешек и сомнений в нашей
благовоспитанности и светскости, чувствительно ранящих честолюбие,
как помарки в письме, способные неприметно охладить и
короткия отношения.
1890-е, СПб. / 2007
|
